Неточные совпадения
Генерал, очевидно недовольный тем, что за обедом говорят о делах,
нахмурился и ничего не сказал.
— Она? Ну, вот тут-то вся неприятность и сидит, — продолжал,
нахмурившись,
генерал, — ни слова не говоря, и без малейшего как есть предупреждения, она хвать меня по щеке! Дикая женщина; совершенно из дикого состояния!
Он, впрочем, остался отчасти из любопытства, отчасти по доброте сердца, надеясь даже помочь и во всяком случае пригодиться авторитетом; но поклон ему издали вошедшего
генерала Иволгина привел его снова в негодование; он
нахмурился и решился упорно молчать.
Прошло всего две недели, и что-то вдруг опять изменилось, генеральша
нахмурилась, а
генерал, пожав несколько раз плечами, подчинился опять «льду молчания».
Священник слушал его, потупив голову. Полковник тоже сидел,
нахмурившись: он всегда терпеть не мог, когда Александр Иванович начинал говорить в этом тоне. «Вот за это-то бог и не дает ему счастия в жизни:
генерал — а сидит в деревне и пьет!» — думал он в настоящую минуту про себя.
На вопрос
генерала:"Что сей сон значит?" — губернатор несколько
нахмурился, ибо просторечия даже в разговоре не любил, а как сам говорил слогом докладных записок, так и от других того требовал.
Генерал не успел досказать все, потому что Манана Орбельяни, поняв, в чем дело, перебила речь
генерала, расспрашивая его об удобствах его помещения в Тифлисе.
Генерал удивился, оглянулся на всех и на своего адъютанта в конце стола, упорным и значительным взглядом смотревшего на него, — и вдруг понял. Не отвечая княгине, он
нахмурился, замолчал и стал поспешно есть, не жуя, лежавшее у него на тарелке утонченное кушанье непонятного для него вида и даже вкуса.
Кельнер поставил блюдо на круглый столик. Произошло небольшое движение между гостями; несколько голов вытянулось; одни
генералы за карточным столом сохранили невозмутимую торжественность позы. Спирит взъерошил свои волосы,
нахмурился и, приблизившись к столику, начал поводить руками по воздуху: рак топорщился, пятился и приподнимал клешни. Спорит повторил и участил свои движения: рак по-прежнему топорщился.
Он поднялся все с тем же брюзгливым видом, и мы перешли в столовую. Валентина Григорьевна сидела за самоваром, Урманов около нее. Войдя в комнату,
генерал остановился, как будто собрался сказать что-то… даже лицо его настроилось на торжественный лад, но затем он
нахмурился, сел к столу и сказал...
— Ах ты, каналья!.. — засмеялся
генерал и сейчас же
нахмурился, припомнив эпизод с полненькой генеральшей.
Генерал поднял брови, потом
нахмурился, но, вспомнив про свечку, расхохотался.
Генерал,
нахмурившись, позвал вестника за собой в ближайшую комнату и сделал знак рукою, чтобы никто за ним не следовал. Недолго продолжалась потаенная беседа. Когда он показался вновь обществу, маленькое, сухощавое лицо его, казалось, вытянулось на целую половину; однако ж, стараясь призвать на него спокойствие, он сказал собравшимся около него и выжидавшим его слов, как решения оракула...
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и
нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье
нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел, и, расставив руки, обнял старого
генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Генерал, особенно
нахмурившись, подписал и эту.
Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский
генерал, и взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше
нахмурился и злобно усмехнулся.
— Вы видели? Вы видели?… —
нахмурившись закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. — Как вы… как вы смеете!… — делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. — Как смеете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня
генералу Барклаю, что его сведения несправедливы, и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Унтер-офицер,
нахмурившись и проворчав какое-то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского
генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что̀ ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер-офицер послал солдата к офицеру.
— Чтό же меня спрашивать?
Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атака von diesem Italienischen Herrn, sehr schön. [этого итальянского господина, очень хорошо.] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо.] Что ж меня спрашивать? — сказал он. — Ведь вы сами знаете всё лучше меня. — Но когда Волконский
нахмурившись сказал, что он спрашивает его мнения от имени государя, то Пфуль встал и вдруг одушевившись начал говорить...
В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что-то: но австрийский
генерал, не прерывая чтения, сердито
нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать.